— Вы спите?

— Нет.

— Вам больно?

— Нет.

Однажды он ответил:

— Я не знаю… Давным-давно я забыл, что такое жизнь без страданий.

И он начал рассуждать менторским тоном, словно был на кафедре собора, о принципах, представленных в книге «Практика инквизиции», в одном из знаменитых произведений инквизиции, написанным Бернарелем, Великим Инквизитором Тулузы, в начале двенадцатого века. Он процитировал «слушание страдающего» — как метод пытки, использовавшийся широко. Там тоже, говорил он, словно обращаясь к ней, кровь не должна течь, чтобы приговоренный не умер сразу. Вот почему все инквизитора опираются на три основных вида истязания: колесо, дыбу и воду. А потом приходит очередь огня.

Вначале, думая, что он бредит, она позволила ему рассуждать, но затем прервала:

— Ну, хватит. Сейчас ночь, нам приснится кошмар от ваших рассказов. Давайте спать.

— Сейчас не ночь, а день.

Удивительно, но он различал время суток, мог определить, светит ли солнце, идет ли снег.

Это помогло Анжелике упорядочить их жизнь, разделить ее на дни и ночи, и даже на месяцы. День был предназначен для дел, и она могла успешнее сопротивляться сонливости, зная, что за окном — не вечерние сумерки, а дневной тусклый свет. Так дни сменялись ночами, недели составляли месяцы, а зима была в самом разгаре. Это был страшный период, мрачный и опасный, таинственный, как лабиринт, как подземелье. Настали дни, похожие на ночи, и они много спали. Анжелика интуитивно чувствовала, что ее поддерживают непонятные силы, которые помогают им выжить и спастись, и по отношению к которым она испытывала огромную благодарность.

«Хоть бы мы были счастливы!..» — говорила она себе.

Эти слова она вспомнит, когда будет думать об этих временах. Все имело свой смысл: жесты, молчание, слова и даже сон. Рассказы, признания, мнения, исповеди, споры, узнавание — все было наполнено новым значением.

«Я не хотела бы все это забыть», — говорила Анжелика, сомневаясь в своей ослабевшей памяти.

Она представляла себе, как будет сидеть солнечным утром у открытого окна с пером в руке и писать «Хроники плота одиночества», где два замогильных голоса, задушенных ночью и зимой, разговаривали под шум детской возни или потрескивание дров в очаге. Здесь прошлое переплеталось с будущим, судьбы, потрясения — все слилось, и она спрашивала себя: «А я? Кто я такая?» Однажды Рут и Номи ответили ей на этот вопрос:

— Однажды тебе об этом скажут.

Для иезуита разворачивание этой хроники означало возвращение к здоровью, физическому и духовному. Время, проведенное в плену, оказало на его мозг такое же действие, какое могли бы оказать удары дубинкой по затылку. Он иногда, словно не думая, рассказывал о своих злоключениях, а иногда делился опытом, приобретенным у индейцев. Например, это касалось приготовления разного рода пищи.

— Ух, как колотила меня тетя Ненибуш, но кулинаркой она была отменной. Она знала по меньшей мере десять рецептов приготовления индейского хлеба.

— Кто такая тетя Ненибуш?

— Моя индейская хозяйка.

Вначале его возвращение к реальности было довольно странным. Он словно бы собирал воедино человека, разобранного на части. Внезапно он мог сказать:

— Мадам, не соблаговолите ли вы выслушать несколько историй о лосях?

— О лосях?

А Шарль-Анри тащил близнецов и заверял:

— Я люблю, когда он рассказывает такие истории о животных, мама.

Это было в тот день, когда Анжелика готовила похлебку из копыт молодого лося, которые она нашла возле форта. Там снег был вытоптан по кругу, внутри которого виднелись обрывки кожи, обломки костей, — следы пиршества. И вот он объяснил, почему в это время года невозможно встретить самку и детеныша.

— У него не было рогов, — вставила она.

— Самец теряет рога в декабре, и они начинают расти только к апрелю, пока не станут роскошным украшением, которое по осени послужит одним из способов привлечения самки. Детеныш должен будет родиться не раньше, чем через восемь месяцев, так что невозможно встретить самку с детенышем в это время.

— Я совсем поглупела. Я и сама обо всем этом знала, но я была вне себя…

На вопрос, который она ему задала:

— Как вы узнали, что лось бродит возле дома?

Он ответил:

— А вы как узнали в ночь Епифании, что Отец Массера и его спутники умирают в снегу в нескольких шагах от вашего жилища?

Он знал о ней многое. Но не стоило видеть в этом чудо, потому что уже было известно, насколько переплелись их судьбы во время пребывания ее и его в Северной Америке.

Мало-помалу она начала выяснять «темные» стороны.

— Отец, — сказала она однажды, — в Квебеке имеется реликвия, считают, что палец святого, находящийся в специальном хранилище, принадлежит вам, и это еще ничего не доказывает, потому что очень часто канадцы, миссионеры и следопыты жертвуют индейцам фаланги пальцев, чтобы доказать силу христианской веры и преданность королю Франции. Но что касается вас, то речь идет о священных реликвиях. Ведь для всех вы умерли, отец, от мучений, причиненных ирокезами. Вас уже включили в список канонизируемых и вскоре в Риме вас утвердят. Как случилось, что слух о вашей смерти распространился так широко? Это ведь произошло более двух лет назад?

Он закрыл глаза и выдержал паузу, прежде чем ответить. Тон его был презрительный.

— Болтуны любят сочинять сказки.

— Тот, кто принес новость, не был болтуном в таком смысле, в каком вы это понимаете. Он показался мне очень серьезным и не расположенным шутить. Однако, я собственными ушами слышала, как он утверждал: «Отец д'Оржеваль умер под пытками ирокезов. Я тому свидетель». И давай нам описывать ваши страдания и вашу кончину. Его сопровождал Таонтагет, вождь онондагов, он принес моему мужу вампум от Уттаке, вождя могавков, означающий: отец д'Оржеваль мертв. Я видела этот вампум и сама его расшифровала.

Иезуит привстал, и глаза его засверкали от гнева:

— Он сделал это! Он сделал это! — повторил он несколько раз, и она не поняла, идет ли речь о Марвилле или об индейцах. — Он осмелился!..

Он уставился на нее суровым взглядом.

— Что в точности означало колье-вампум?

— По правде говоря, мы сначала решили, что отец де Марвиль говорит правду. Но точное значение вампума было: твой враг больше не сможет вредить.

Она увидела, как он затрясся, и решила, что ему стало плохо. Но он хохотал.

— Правда!.. Ох, как это верно!.. Твой враг больше не может вредить!..

Он повернулся к ней, теряя силы и шепнул на ухо:

— Но это — ваша ошибка, ваша собственная ошибка. Вы ошиблись во всем!..